Послайсим или мелким писом?

Напротив нашего дома живет дедушка. Почти каждый день я вижу из окна, как он кормит белок и поливает старую больную пальму. Иногда к нему приводят внука, мальчика лет шести. Мальчик играет на балконе, и я слышу их разговор.

– Не лезь туда, не трогай эту воду! – сердится дедушка.
– Why? I wanna play with this, – отвечает мальчик.
– Это же поливать, цветок поливать. Вон тот, – объясняет дед.
– It does not need watering!
– Я лучше знаю, что нужно, а что нет. Заходи в дом, в комнате играй.
– But I wanna stay here! – капризничает ребёнок.

Обычная ситуация для нашей местности, скажу я вам. Важное уточнение: последние три года я живу в Америке, и таких случаев наблюдала вагон и маленькую тележку. Родители обращаются к ребёнку по-русски, ребёнок отвечает по-английски.

Однажды я стала свидетелем занятной ситуации. Мы отдыхали на природе с семьей, которая не так давно эмигрировала в Штаты из Израиля. Мама, две дочери-подростка и глава семьи – новый мамин американский муж. С отцом все говорили по-английски, к детям мама обращалась по-русски, а девочки, выросшие в Израиле, говорили между собой на иврите.

К сожалению, порой общение в таких семьях в конце концов сводится к «что ты будешь кушать?» И этого многие из нас – родителей, чьи дети растут в не русскоязычной среде, – очень боятся.

Кстати, кушать он, скорее всего, хочет пиццу или макароны с сыром, а не суп и пюре с котлетой, но об этом сейчас не будем.

Дочери моих друзей пятнадцать лет, она лучшая ученица в классе по языку и литературе. Английскому языку и литературе.
– А что, – спросила я как-то, – носителей языка на победу в этой номинации не нашлось?

И тут же подумала: «А ведь она и есть носитель. Девочка Юля (Джулия), родившаяся в городе Донецке. Она самый настоящий носитель английского языка. За десять лет этот язык стал для неё понятней и родней, чем язык матери, и его теперь она «носит» гораздо охотней и радостней, чем русский, оперирует его словарным запасом – легче и уверенней, чувствует и любит – сильнее».

Для моего девятилетнего сына, который почти три года ходит в американскую школу, предпочтительный язык общения – русский. Пока. Я теперь прекрасно понимаю, что именно «пока».

В русской воскресной школе, куда мы водим его каждую неделю, мальчиков раз-два и обчелся. Видимо, срабатывают российские стереотипы: считается, что будущим мужчинам важно знать точные и естественные науки, заниматься спортом, а филология, музыка и прочие танцы – для девчонок. И девочки эти, которые подчас лучше и быстрее схватывают языки, между собой на переменах в русской школе немедленно переходят на английский. Такова жизнь – мир вокруг них говорит по-английски, а примитивного русского им достаточно, чтобы понять, о чем спросила мама.

В идеале все мы хотим от своих детей двуязычия.

Язык страны проживания нашим детям необходим как минимум для того, чтобы хорошо учиться. Русский – чтобы общаться с нами и не забывать, кто они и откуда. Это ведь важная часть самоидентификации – они такая же часть русской культуры, как и мы. По крайней мере, так нам хочется думать.

Каждый вменяемый родитель хотел бы, чтобы его дитя владело свободно парой-тройкой языков. Я тоже всегда об этом мечтала. Но с таким логопедическим анамнезом, как у моего сына (заикание, легкая задержка речевого развития), в хорошую английскую школу в Москве его бы никогда не взяли. Это точно, я узнавала.

Теперь же это вопрос не свободного выбора, а жёстокой необходимости. Так что будет мой ребёночек развиваться и совершенствоваться вопреки рекомендациям консервативных тетушек-логопедов из районо.

Однако есть нюанс. На начальном этапе второй язык замедляет развитие первого. Таким образом, через пару лет жизни в другой стране в большинстве случаев мы получаем (мамы деток из разных стран не дадут соврать) не полиглота, а ребёнка с обеднённым словарным запасом – и на первом языке, и на втором.

Подчеркиваю: не бедным, а обеднённым. У наших детей, которые прекрасно усваивают точные науки и вообще весьма прилежны в учебе, иногда вдруг обнаруживается недостача точного слова или примитивная ошибка в построении словосочетаний. Особенно если речь идёт об их ежедневных реалиях.

– Мама, у нас скоро будет field trip!
– Поездка на ферму, ты хотел сказать?
– Да, да. Надо выбрать lunch.
– Отметить, что ты будешь есть на обед?
Это наш вчерашний разговор с сыном. Не подобралось нужное слово моментально, хотя, повторюсь, для моего ребёнка предпочтительный язык общения – русский.

В английском, думаю, ситуация примерно такая же. Разве что вместо вкраплений русских слов он использует «playground English», «baby language» – слова простые и понятные, но более приличествующие для выражения мыслей и эмоций ребёнку на пару лет младше.

Дальше будет больше. Два языка вступят в незримую борьбу, и какой из них победит – для меня не тайна. Только от моей настойчивости сейчас зависит, на каком уровне сохранится его русский и как долго будет прихрамывать английский. Оборотная сторона медали, увы.

От всего этого мне немного грустно. Раньше я грустила больше, пока однажды не вспомнилось…

Раннее утро, май. Мне 15 лет, бабуля сидит на лавочке и с нежностью смотрит на зацветшие астры:
– Дивись, як гарно квіточки зацвіли.
– Гарно, – отвечаю я ей.
– А ти нє хотіла сажати.
– Я й зараз не хочу! – смеясь, отвечаю я. – Ранішє їжачок приходив туди дє зараз квіточки ваші.

Так-то… А знаете, как я сейчас разговариваю? Как москвичка. С характерной, но не карикатурной, разумеется, интонацией.

Когда мне было 19 лет, я уехала из родного Днепропетровска (это Украина, если кто не знает) и поступила в Московский государственный университет. Жила, училась, вышла замуж, работала – в Москве. Так получилось.

Я умею читать по-украински, могу говорить на родном языке (правда, оперируя несколько ограниченным словарным запасом, зато совершенно без акцента), а вот писать… За двадцать лет письменный практически забыла, ошибки делаю просто неприличные.

Когда я приезжаю домой, к родным, я говорю по-русски, с московской интонацией, а они – на суржике, смеси русского и украинского, как и говорили, когда я была ребёнком.